Алексей Фёдорович Пахомов (1900-1973)
Живописец, график, монументалист, иллюстратор, преподаватель.
Народный художник СССР, действительный член Академии художеств СССР, лауреат Государственной премии СССР.
Родился в крестьянской семье, в деревне Варламово Вологодской губернии. Местный помещик обратил внимание на рано проявившиеся художественные способности мальчика, а позже помог собрать деньги на обучение в Петрограде.
Учился в Центральном Училище Технического Рисования барона А. Л. Штиглица (ЦУТР) —СВОМАС (1915–1917, 1920–1922) у В. Добужинского, В. И. Шухаева, С. В. Чехонина, Н. А. Тырсы, В. В. Лебедева, А. Е. Карева. Работал в Окнах сатиры РОСТА. В 1925 году окончил живописное отделение ленинградского ВХУТЕИНа, где учился у А. И. Савинова.
Участник "Объединения новых течений в искусстве" (1926–1932). Член правления ЛОССХ с 1932.
Занимался монументальным искусством (фрески), графикой (книжной иллюстрацией, плакатом, рисунком, литографией), позже — скульптурой.
Основные творческие интересы Алексея Фёдоровича Пахомова определились очень рано. Еще будучи мальчиком, он начал рисовать портреты деревенских детей. За многие годы творческого труда Пахомов создал и развил новый тип иллюстрированного издания: книги о детях для маленьких детей. Так же, как Лебедев, он стал в основном мастером дошкольной иллюстрации. Уже в своей первой цветной книжке-картинке «Лето» (1927) он дал очень смелый и яркий по форме художественный рассказ о жизни деревенских детей. Это были живописные картины сельской природы, детских игр и развлечений, дети здесь изображались со знанием и любовью, но без особого интереса к их внутреннему миру. К поискам конкретных черт детской психологии и характера Пахомова привело иллюстрирование новой литературы о подростках.
Параллельно с иллюстрированием книг Пахомов систематически, упорно рисовал. детей с натуры в пионерских лагерях, колхозах, домах пионеров. В цикле иллюстраций к «Бежину лугу» И. С. Тургенева (1936) накопленные художником наблюдения были мастерски использованы для создания крупноплановых необычайно индивидуальных портретных образов детей тургеневской эпохи. Такой подход был в то время новым и очень нужным.
А. Пахомов. Иллюстрация к стихотворению С. Я. Маршака «Лодыри и кот», 1935Через год после выхода в`свет иллюстраций к «Школьным товарищам» С. Маршака (1937), художник Н. Э. Радлов очень верно заметил, что Пахомов разрушил веками установленный шаблон образа ребенка как миловидного существа канонических пропорций, лишенного индивидуальности и характера, живущего вне времени и пространства. И действительно, на страницах детской книги появился ребенок, живой, веселый и деятельный, маленький гражданин. И здесь в основу кладется портретный принцип изображения героя. В иллюстрациях к «Бежину лугу» Пахомов шел одним путем с москвичами — Кукрыниксами, Кибриком, Шмариновым, Дехтеревым — теми, кто тогда же приносил в советскую иллюстрацию яркие портретные характеристики героев; в иллюстрациях к «Школьным товарищам» художник, обратившийся к детям с портретами их товарищей и сверстников, также удовлетворял настоятельно рождавшуюся потребность в герое. И в этом он был не одинок, как показали появившиеся вскоре в Москве книги Родионова. В это время Пахомов работал, как правило, тонким свинцовым, графитным или литографским карандашом. Для дошкольной книги нашего времени это не совсем обычно: чтобы маленького ребенка заинтересовал черный линейный рисунок в книге, он должен обладать особыми качествами, восполняющими отсутствие цвета или хотя бы пространственных тоновых решений. И пахомовские рисунки 30-х годов ими обладали. Так же как и Лебедев, Пахомов сумел найти такое соотношение рисунков с текстом, при котором они не только становились неотделимы от него, но подчас оказывались ведущими по отношению к тексту. Он заинтересовывал своего маленького читателя не декоративной яркостью страницы, не сюжетной изобретательностью, но вместе с писателем вел с детьми серьезный разговор об их собственной детской жизни.
Весьма плодотворной оказалась совместная работа Пахомова и Маршака над книгой «Наш отряд» (1937). Эта книга родилась после посещения ими праздника, посвященного дню Красной Армии, в одном из ленинградских детских садов. Пахомов зарисовывал игры и выступления детей, Маршак создал к двадцати готовым рисункам стихотворный текст. На каждой странице книги помещен крупный четкий рисунок, где ребята, изображающие праздничный парад играют в пограничников, летчиков, парашютистов, санитаров. Книга вовлекает маленького читателя в эту игру, в жизнь детского коллектива, но также и в жизнь взрослых, на которых стремятся походить играющие дети, в то, чем живет страна. В другой своей книжке о детском саде — «Гак» (1940), сделанной в сотрудничестве с С. Михалковым, Пахомов рассказывает о детской физкультурной зарядке. Но дети не просто выполняют физические упражнения, они проводят чудесное летнее утро в избушке лесника, подражая то взмахам крыльев петуха, то прыжкам зайца. Книжка не дает ребенку советов и указаний, она подсказывает ему новую игру. Иллюстрируя в 1939 году стихотворение Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо», Пахомов прямо и ясно писал о своих целях и методах: «Работая над иллюстрированием этих стихов, я все время имел перед глазами быт и обстановку наших детских садов. Я представлял себе, как будут звучать в этой обстановке стихи Маяковского и каковы должны быть рисунки, чтобы стихи плюс рисунки составили одно целое — активного и веселого воспитателя наших детей». Поэтому он переносит действие в наши дни, рисует детей, каких он наблюдал на улице, в детском саду и дома. К этому времени определился характер графического языка Пахомова, несколько монументализированный ритмичный рисунок, хорошо вписанный в страницу, выработался облик книжки — тонкой тетради большого вертикального формата, на страницах которой обычно располагаются одна-две фигуры, четко рисующиеся на белом фоне и объединенные плавным ритмом контурных линий. В этой манере, есть еще известная плоскостность, статичность. Художник любит фронтальное расположение фигур, избегает подробной моделировки. Его интересуют не столько взаимоотношения между персонажами, сколько отдельные характерные для времени типы. В иллюстрациях к «Рассказу о неизвестном герое» С. Маршака (1938) Пахомов создает целую серию обобщенных образов, своего рода коллективный портрет советской молодежи конца 30-х годов.
В годы войны Пахомов становится летописцем осажденного Ленинграда, мужественной борьбы простых советских людей. Его начинают по новому остро волновать психология, переживания героев. Это проявилось и в зарисовках детей в детском доме, сделанных в 1942 году в известной серии автолитографий «Ленинград в дни блокады», где немалую роль играют и дети.
Из воспоминаний А.Ф. Пахомова:
«В работе над блокадной серией я делал очень мало набросков с натуры. Больше наблюдал и запоминал. Вначале не было разрешения на зарисовки, а когда разрешение было получено, отважиться рисовать было не так-то просто. Население с таким недоверием и злобой набрасывалось на рисующего, видя в нём диверсанта и шпиона, что рисование превращалось в непрерывное объяснение. Подходил какой-нибудь военный и успокаивал недоверчивых, что-де удостоверение на зарисовки настоящее, а не поддельное. Но военный и успокоенные уходили, появлялись новые прохожие, и снова надо было объясняться и отбиваться. Но главная причина, конечно, была не в этих трудностях. Просто события были столь значительные, что, мне казалось, и отражены они должны быть не в лёгких набросках, а в форме наиболее монументальной (в пределах графического искусства): в проработанном эстампе большого формата...
Путём наблюдения и размышления возникала та или иная идея композиции, и я без предварительных зарисовок приступал к её выполнению. И уже в процессе выполнения я обращался к натуре, чтобы сделать действующих лиц и пейзаж живыми и убедительными...
Хотелось изобразить всё то новое, что принесла с собой война и блокада. Вид ленинградских улиц был необычным, исчезли трамваи, автобусы, автомобили, мало стало прохожих, появились снежные сугробы; там, где был всегда подметённый асфальт, появились люди с детскими саночками, везущие разную поклажу, люди в шубах и валенках на велосипедах...»
Отрывок из книги А. Пахомова «Про свою работу» (1971) опубликован в журнале «Детская литература» (№ 5, 1975)
А. Пахомов. Иллюстрация к рассказам Л. Н. Толстого «Для маленьких», 1954Но в детской книге, к иллюстрированию которой Пахомов вернулся в 1947 году, он шел к этому сложным и долгим путем. В иллюстрациях к стихотворению Маяковского «Кем быть?» (1947) он вернулся к игровой дидактической книге 30-х годов. Новым в ней был пафос творческого труда, радость созидания. В этом своеобразно отразились чувства народа, вернувшегося к мирной жизни, и это оказалось созвучно и оптимистической, устремленной в будущее поэзии Маяковского. Пахомов опять делает детскую игру основным художественным приемом, доносящим до ребенка важную мысль о красоте труда, о заманчивости всех профессий. Он изображает не взрослых архитекторов, врачей, летчиков и кондукторов, а детей, которые всерьез, старательно трудятся над макетом дома или паровоза, над авиамоделью. Это был оригинальный, но верный путь выявления актуальности и глубины этических идей Маяковского.
Особенно много Пахомов работал над привычными для него книжками об играх и занятиях детей, о детском саде, несложные тексты к его рисункам писали поэты С. Михалков («Строим», 1950; «Важные дела», 1950; «Наша дружная семья», 1951), С. Островой («Будьте здоровы», 1954) и.С. Погореловский («Мы сами», 1952; «Добро пожаловать», 1953). Здесь он создал множество портретов советских ребятишек.
Также художник работал в детских журналах: «Чиж», «Ёж», «Мурзилка», «Костёр».
Преподавал в Институте им. И. Е. Репина, руководил мастерской станковой графики.
С 1921 года — участник художественных выставок в СССР и за рубежом: США (1925), Япония (1927), Венецианская биеннале (1930), ХХХ международная выставка живописи (1931–1932, США) и др. В 1937 году на Международной выставке в Париже получил золотую медаль за панно "Дети Страны Советов“ для Советского павильона.
Жил и работал в Ленинграде.
Работы А. Ф. Пахомова находятся в Государственном музее изобразительного искусства им. А. С. Пушкина, Государственной Третьяковской галерее (Москва), Государственном Русском музее (Санкт-Петербург), музеях Архангельска, Калуги, Новосибирска, Петрозаводска, Пскова, Смоленска, Тамбова, Твери, зарубежных музейных собраниях.
А. Пахомов «Люблю крупный план»
«У Лебедева я учился до издательской работы, когда еще не был организован Детский отдел при ГИЗе. Я учился у него в 20—21 годах. В 22-м произошло слияние бывшего Училища Штиглица, где Лебедев преподавал, с Академией художеств, и я перешел в Академию художеств.
Самое положительное в лебедевском методе было, мне кажется, следующее: Лебедев ориентировал художника на то, чтобы он сам увидел в жизни и очень точно это видение передал. Это нужно отметить прежде всего.
В 1929 году вышла книга «Ведро» Евгения Шварца. Мной были сделаны первые рисунки, чрезвычайно легко, акварелью нарисованы, и белая бумага просвечивала. По мнению Лебедева, хорошо был передан ребенок и хорошо, что солнце проходило. Помню, как он отстаивал мои картинки перед начальством ГИЗа. Главный художник тогда сказал: «Если б у меня был “Аквилон”, то я бы с удовольствием это напечатал. Но сейчас речь идет о массовом читателе, и ему будет непонятно, ему надо дать более доступную картинку». Лебедев однако мои рисунки отстоял. С Лебедевым я виделся часто. Лебедев, Тырса, Лапшин, Николай Николаевич Пунин и я,— мы вот группой ‘регулярно, раз в неделю (обычно это была, кажется, среда) встречались друг у друга и по очереди показывали свои работы, обмениваясь мнениями. Это были очень плодотворные встречи, это было творческое содружество, атмосфера. И я как самый молодой много черпал от старших товарищей.
Только в одном случае я почувствовал официальный нажим со стороны Лебедева, — в самой первой и самой неудачной своей работе — в иллюстрациях к «Лагерю» Евгения Шварца. Я делал много вариантов, и Лебедева это все не удовлетворяло. Он надавил на меня. В чем это заключалось? Я был обуреваем любовью к классике. А он несправедливо обвинил меня в том, что в моих иллюстрациях — петро-водкинство. «Лагерь» — это книжка, сделанная «под Лебедева». Я уж решил: эх, пусть! А моя любовь к классике вполне сказалась и в трактовке тела, и в моделировке во всех моих последующих работах (и в том же «Ведре»). В дальнейшем же всегда были очень точные, верные, профессиональные указания. И все они касались конкретных неточностей в рисунке. В смысле же общего направления он предоставлял полную свободу.
Что замечательно, это что Лебедев тут же, на листе бумаги показывал, как должно быть. Тем более по поводу животных, лошадей — это была его стихия: рисует тут же мышцы, из каких частей скелет состоит, мышечный покров... Вот такие-то мышцы, так-то идут, это так-то должно быть.
Если говорить о решении той или иной книги, я, насколько помню, каждую старался делать по-особому.
Некоторые вещи, как «Топор» и «Коса» Кругова ,— в одной манере. А вот «Мастер» и «Мастер-ломастер» Маршака — в разной художественной манере. Кстати, последнее название подсказал Маршаку я. Я ему сказал, что один мальчик говорит: «Какой же это мастер? Это ломастер!». Маршаку это очень понравилось.
То же «Лето» (была у меня такая книжка-картинка, моя) и «Ведро» — совсем в другой манере.
Среди художников существует мнение: надо иллюстрировать классику. А я исхожу из того, какой текст мне дает возможность рисовать то, что мне нравится. Вот «Топор», «Коса» — это деревня, то, что я знаю. Я делаю картинки, превращаю их в серию картинок.
Я беру Толстого. Я сделал семь толстовских книжек и два сборника: один для Москвы, другой — для Ленинграда; причем на каждой странице — рисунок. Я делаю страничный рисунок, потому что я как-то люблю нарисовать лицо, чтоб лицо было, и глаз, и нос. Терпеть не могу фигурки. Люблю крупный план. Это, как хотите, требует размера. Вот детское лицо. Приоткрыты губы, зубы, и рука, видите, как нарисована. А уж меньше — прямо-таки невозможно.
Я ведь как делал Толстого? Для всех книг, кроме двух сборников, я брал рассказы из «Азбуки». Сидел в Публичной библиотеке и выбирал то, что я могу иллюстрировать, то, что мне как художнику нравится. Этого принципа я всю жизнь и придерживался, касалось ли это классика или современного автора. Мне, например, нравится «Война и мир» и «Анна Каренина», но как художнику это мне чуждо, я не могу это иллюстрировать. Или: я перечитывал специально «Записки охотника» и все-таки нашел, — это не для меня.
Готовя книжку Льва Толстого «Для маленьких», я выбирал рассказы на шестнадцать рисунков. По поводу «Филипка» был у меня разговор с директором издательства. Он говорит: «Вы превращаете Толстого в автора подписей к вашим рисункам». Это, мол, обидно для Толстого. А по-моему, нет. Текст с рисунком, как правило, печатается на одной странице. И я отстаиваю точку зрения, что это не неуважение к Толстому, а наоборот, понимание его задач. Это написано для ребят, которые только начинают читать, и я брал это из «Азбуки». А попробуйте тем, кто начинает читать, дать целую страницу! Ребенок сядет читать, когда видит, что вот начало фразы — вот конец. Припомните «Войну и мир», — там нередко периоды на целую страницу. А «Кавказский пленник»?! Сама задача — «Азбука» — чтобы «Филипок» не одним духом прочитывался. Вот фраза — вот картинка. Ребенок читает и видит: рядом текст и картинка. Он прочитал — это как-то связано с картинкой, — ему и легко дается. Для начинающего читать это, по-моему, то, что надо. Вот он видит и Жучку, и «большую собаку Волчок». По смыслу я разбиваю, чтобы создать отдых для читающего. Вот он одолел какой-то период, этап — он останавливается, смотрит. И даже школу, — я даю событие не на одной странице, а на две разбиваю.
Или «Котенок» — рассказ, который так же разбит, разумно и оправданно. Такая маленькая вещь, как «Котенок», — а у меня она целая книга.
Из современных авторов мне интересно было работать с Маршаком. С Маршаком у нас встречи были чаще всего по поводу иллюстрируемых мною книг: «Мастер», «Мастер-ломастер»... После того, как Маршак посмотрел мои рисунки к «Мастеру-ломастеру», он в тексте переменил немало строк.
Очень интересно было слушать его профессиональный, поэтический разбор стихов. Он всегда читал Пушкина, Некрасова, Кольцова, показывал, как это хорошо.
Помню работу над книжкой «Лодыри и кот» . Вначале я думал, лодыри должны быть отрицательные персонажи, у них на лице должно быть написано, что они лодыри. А Маршак отстаивал точку зрения, что это простые, симпатичные ребята, милые. Я спорил, а теперь считаю, что Маршак прав; если речь идет об одиннадцатилетнем ребенке, то он, действительно, еще не сложился.
В «Мяче» ему очень нравилось, как я распределил
Я
Тебя
Ладонью
Хлопал.
Ты
Скакал
И звонко
Топал.
Ему нравилось, что много картинок, все позы. А в других случаях ему не нравилось, что я будто делаю из его стихов подпись к рисункам, что картинка разрушает стих. А меня интересовало сделать рисунок.
Иногда и моя картинка ему что-то подсказывала. Вот старик в «Мастере». Я нарисовал старика. У него в стихах старика не было. От ввел этого старика специально для меня. И я изобразил тогда старика не в одном рисунке, а во всех. Маршак отмечал, как старик бьет, по-стариковски. Ему это нравилось!»
Записал Вл. Глоцер